|
|
«…Как только началась новая война, та, в которой французы в 1797 году
уничтожили Венецианскую республику, Пахомий Тенецкий подкоротил свои семилетние
усы, уложил ружье в обитый бархатом футляр, как будто это был кларнет, и
пошел служить в австрийскую армию. Его сразу отправили воевать, и в одном из
первых же боев он продемонстрировал свою чудовищную ловкость в обращении с
оружием, а кроме того, спас, а вернее, взял в плен сидевшую в заброшенном
подвале черноволосую девушку. С тех пор он постоянно возил ее за собой. Он не
знал о ней ничего, не знал, понимает ли она его язык, умеет ли писать, но
считал, что скорее всего – нет. Вместо того чтобы что-нибудь сказать ей, при
первой же встрече он влепил ей оплеуху, потому что слово можно оставить без
внимания, а оплеуху нельзя. Таким образом, они с первого дня без лишних
разговоров поняли друг друга.
Она упорно молчала, мало ела и становилась все красивее. Он не знал ни ее
имени, ни какой она веры. Не знал он и того, невинна она или нет, потому что
любовью с ней не занимался. Но каждый вечер, как только начинало смеркаться,
она должна была сосать его. Девушка мазала кроваво-красной помадой отверстия
своих ушей и делала то, что он от нее требовал, прикасаясь к нему легкими
движениями пальцев и губ и не показывая при этом никаких знаков ни отвращения,
ни удовольствия. Чем дольше длились их отношения, тем более продолжительными и
необычными становились эти сеансы. Иногда Тенецкому казалось, что ее
прикосновения и ласки напоминают ему что-то такое, чего он никак не может
вспомнить. Впрочем, у него не было времени ломать голову над такими вещами. Он
просто махнул на все это рукой, решив, что судьбу женщины всегда решает ее
«да», а судьбу мужчины – его «нет».»
Начинало смеркаться, Тенецкий расположился на чердаке, глядя в крышу над
собой, походившую на внутренности корабельного трюма. Одновременно, вдыхая
запахи, которые становились все более и более резкими, он контролировал
находившуюся под ним башню. Потом он спустился вниз. Он чувствовал Растину и ее
пальцы и губы на своем теле. И думал о том, что эти прикосновения,
неисчерпаемые в своем разнообразии, продолжаются уже бесконечно, как будто
целую вечность. А потом вдруг перестал чувствовать касания и начал их слушать.
Впервые он слышал Растинины губы и пальцы изнутри, сквозь самого себя. И тут он
наконец понял. Во время всех боев, во время падения Венеции, во время переезда
с одного поля сражения на другое и обратно Растина не на кларнете, а на нем,
капитане австрийской армии Пахомии Тенецком, исполняла Франца Йозефа Гайдна. В
настоящий момент она играла «Allegro con spirito» из дивертисмента
Гайдна «Хорал святого Антония» для флейты, гобоя, кларнета,
фагота и валторны, причем эта композиция была в совершенстве известна ее губам
и пальцам. Пахомий Тенецкий понял, что Растина обладает такой виртуозной
техникой игры на кларнете, по сравнению с которой исполнение самого Тенецкого
вместе с его Паизиелло было просто детской забавой. Он в изумлении посмотрел на
девушку над собой и кончил как раз в тот момент, когда она перешла к
«Minuetto». Но тут снова вмешалась маленькая грязная война. Тенецкий
почувствовал запах дыма, выругался и подумал: «Никогда не остается
времени на вечность!» – и с этой мыслью подбежал к окну…»(с) Милорад
Павич. «Последняя любовь в Константинополе»
|
