«…Здесь и застал ее поручик Опуич. Он прошел, как ему и сказали, между
двумя камнями, черным и белым, и вошел в сад.
– Это ты Папесса? – спросил он занимавшуюся чем-то старуху.
– Я Лунная Дева, – ответила она.
Поручик потребовал ему погадать. Погадать и на него, и на отца. Старуха велела
ему прийти вечером. Когда Опуич пришел, она разложила карты по кровати и,
перевернув первую карту, начала читать по ней следующее:
– Твой отец принадлежит к ордену прочно связанных друг с другом людей. В
монастырях таких зовут общежителями – это монахи, живущие в сообществе, они
вместе едят, ходят на молитвы, вместе живут. А здесь, в миру, где живем мы,
это люди, которые прежде всего держат в своих руках власть, ведут войны. Твой
отец обладает силой, в руке у него сабля, а под сапогами одна выигранная
война. Кроме того, и он сам, и все подобные ему – отличные врачи, травники,
певцы, строители, виноградари, музыканты и писатели.
Что касается тебя, – продолжала Папесса, по-прежнему глядя в ту же самую
карту, – ты не сможешь войти в их круг, в круг людей вроде твоего отца. Трудно
приходится сыну победителя! Мир никогда не будет принадлежать ему. Так и с
тобой. Твой отец и его братство до самой смерти будут рядить тебя и других своих
детей в ползунки. Так и состаришься в люльке. Тебе постоянно снится родительский
дом, ты больше любишь не мужские иконы, а женские, и твое место в братстве
тех одиночек, которые живут, каждый сам заботясь и о себе, и об одежде, и об
очаге. В одиночестве ты и ешь, и спишь.
– Погоди-ка, – перебил ее Софроний, – ты по одной и той же карте читаешь моему
отцу одно, а мне совсем другое! Как же так?
– Очень просто. Один пьет вино, и оно ему на пользу, а другому это вино во
вред. Что же ты хочешь?
– Продолжай.
Лунная Дева открыла новую карту и прочитала по ней следующее:
– Твой отец и его сотоварищи поддерживают друг друга, как члены одного большого
святого семейства, даже в разных государствах сохраняют они свой святой дух
братства, которому все подчиняется. У твоего отца нет никакой собственности,
потому что все, что он имеет, – общее. Его церковь – это и их церковь, ибо
они сами составляют церковь. Твой отец день любит больше, чем ночь, а мужские
иконы предпочитает женским. До тех пор пока государство, которому ты служишь,
будет становиться все более могущественным и богатым, все это будет
принадлежать твоему отцу. Ему и членам его братства. А ты, красавец мой,
полюбишь широкие поля и никогда не станешь воином, наоборот, ты выучишь языки
врагов твоего отца. И научишься наслаждаться беседой, а поэтому научишься и
молчать. Может, будешь молчать годами. И еще вот что. Не жмет ли тебе иногда
правый сапог?
– Жмет.
– Я так и думала. Ты много лет будешь скрывать и носить под сердцем что-то
огромное, какую-то мечту, какую-то тайну или желание, настолько большое, что
под его тяжестью ты уже начал хромать на правую ногу. Тебе придется много
странствовать в погоне за этим желанием, за этим голодом, который напоминает
боль, ты будешь блуждать по дорогам в погоне за твоей болью, которая твой
голод гонит по свету. Будешь годами бороться с ней. Тайком и в одиночку. Потому
что такие, как ты, друг друга не переносят. У тебя не будет друзей… И поэтому
ты не будешь знать, кто ты такой.»(с)
Милорад Павич. «Последняя любовь в Константинополе»
